Шальные деньги - Страница 61

К оглавлению

Хорхе попытался привстать на колени. Сложился. Закрыл голову руками. Съежился.

А Мрадо не унимался. Дубинка горохом сыпала по телу чилийца.

В итоге от Хорхе осталось мокрое место. Мочалка. Полумертвое тело.

Мрадо нагнулся к нему:

— Алё, слышь меня, рванина гребаная?

Ноль реакции.

Мрадо схватил его за волосы, приподнял голову:

— Если слышишь, мигни.

Чилиец мигнул.

— Ну, тогда мотай на ус. Ты хоть знаешь, кого хотел на понт взять, а? Каких людей? Ты очень, очень огорчил Радована таким поведением. Так что того… не обессудь. Ты, блядь, кем себя возомнил, а? Чтоб отжимать лаве у Радо? Запомни: мы тебя везде достанем. На зоне ли, в бегах ли, без разницы. Хоть у мамы из-под юбки. И предъявим за все. И придется отвечать. Вякнешь про нас хоть кому-нибудь, в следующий раз вообще урою.

Мрадо разжал пятерню. Голова Хорхе упала на землю.

— Да, и еще. — Мрадо вытащил мобильник. Отыскал изображение. Сунул под нос чилийцу. — Узнаешь деваху? А я ее про тебя расспрашивал. Ты уж сам присмотри за ней, чтоб помалкивала. Я ж про нее все знаю. Где живет. Где учится. Расписание занятий. Смотри, как бы чего не вышло. Жаль будет губить такую-то красоту.

25

Хорхе между явью и забытьём. Болтался где-то посредине.

Как больно! Просто безумно!

Закрыл глаза. Ждал, что будет дальше. Услышал удаляющиеся шаги. Треск ветвей. Наступила тишина. А Хорхе все ждал. Вслушивался.

Ушли.

Оставили его одного, растерзанного. Он не мог пошевелиться. Ног не чуял, будто отнялись. Рук тоже. Боль пронзила спину — отключился.

Прочухался. Где-то по дороге проехала машина. Услышал, как стучит его сердце. Хотел пошевелить пальцами. Как же больно!

Вывернуло.

Так и лежал как есть, в блевотине.

Голова ясная: Хорхелито, ты в лесу. Раздавлен. Опущен. Сломан. Ты думал, ты король, да? Наивняк. Они вышли на сестренку. Господи, лишь бы не тронули. Не обесчестили. Как только выкарабкаюсь, надо сразу позвонить. Как только смогу подняться. Сестренка, лучшая в мире сестренка.

Погрузился во мрак.

Паола всегда принимала брата таким, какой он есть, со всеми его запилами. Когда ему было четырнадцать, он принес из школы письмо: «Настоящим довожу до Вашего сведения, что Хорхе Салинас Баррио отстраняется от занятий в Туребергской районной школе сроком на шесть недель, начиная с 15 марта с. г. Основание для принятия такой меры — его трудновоспитуемость и негативное воздействие на других учащихся и учебный процесс. Я, подписавшийся, неоднократно обсуждал проблемы Хорхе с Вами. Кроме того, мы консультировались с куратором школы г-жой Ингой-Бритт Линдблум, как помочь Хорхе осознать всю асоциальность его поведения. Увы, за последнее полугодие оно стало только хуже, о чем я также беседовал с ним в Вашем присутствии 3 февраля с. г. Школа не видит иного выхода, кроме как отстранить Хорхе от занятий на вышеуказанный срок. Муниципалитет гор. Соллентуна предлагает перевести его на домашнее обучение. Если у Вас возникнут вопросы, прошу обращаться ко мне. Директор школы Ян Линд». Матушка расплакалась. Родригес выпорол. Хорхе еще подумал: был бы ты родной батя, увез бы домой, в Чили. И только Паола не рассердилась, не отошла с равнодушным видом. Не спрятала глаза. Была с ним ласкова. Одна нашла нужные слова. Он любил задушевные беседы, несмотря на строптивый нрав. Она сказала: «Ты — наш принц, мой и мамин. Помни об этом. Всегда. Что бы ни натворил. Ты — наш принц!»

Кто-то в лесу окликнул Хорхе. Тот притих, хотя и так лежал тише мыши. Неужто сербы вернулись по его душу?

Но нет, никого.

Сколько пролежал тут? Десять минут? Два часа?

Как же несет блевотиной!

Облажался. Южки-то вышли похитрей его. Смотрел-смотрел, а просмотрел ты, Хорхелито. С бодуна, верно. Когда ж они на хвост сели, Мрадо с приятелем-то своим? В автобус не садились. В вагоне метро их тоже не было. И на «Технологическом», на остановке тоже. Может, на машине, так не заметил, чтоб какая-то машина за автобусом увязалась. Они что, его от самой Соллентуны пасли? Откуда прознали, что он у Вадима? Никак это он, падлюка русская, сдал его? Или кто другой, может, в кабаке запалили этой ночью? И как только узнали? Бляди!

Попробовал пошевелить хоть чем-то. Хоть мизинцем. Палец шевелился сам по себе, будто чужой. Не прошло трех секунд, как вся рука зашлась от боли. Жуткой. Хорхе вскрикнул. Хоть бы и сербы рядом, насрать.

Вот снова кто-то окликнул его по имени.

Опять стошнило.

На устах молитва: La madre que te parió. В голове вопросы: на кого теперь положиться? На Серхио? На Эдди? На Ашура? Обратиться за помощью к маме? Не слишком ли стремно звонить сестре? Побег замутил без проблем, толково. Лихо. Круче всех. А вот как жить на воле, не предусмотрел. Думал, проще простого. Накосячил ровно так же, как другие, расслабился, загулял. На люди потянуло.

Попробовал открыть глаза.

Елочки вокруг. Свет, просеиваясь сквозь их лапы, светлыми пятнами расплывался по рыжему хвойному настилу. Птичьего щебета не слыхать.

Что теперь-то? Одно дело, позарившись на добро Радована, рисковать собственной шкурой. Совсем другое — подставлять родную сестру.

Вдруг подумал о портаках, о двух своих наколках. На правом плече лыбился черт. Вытравленный черной краской. Вокруг языки пламени — алые, рыжие, желтые. На спине — распятие с готической надписью «The Man». Думал, ты супермен, все пучком, а сам, походу, лузер. В полной жопе.

Бита твоя карта.

26

Картина маслом: дефиле гламура на лоне дикой природы. Версии у ЮВе было две: либо сербы оставили изувеченного Хорхе подыхать в лесу, либо забрали с собой.